«Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущым суетнаго кроме»
Толкование Настоящая Степенна заимствована из той же первой [песни] Степеней Давида, откуда была заимствована и предыдущая. Но отсюда взято лишь одно слово «пустынным», ибо [пророк] говорит: «Стрелы сильнаго изощрены, со угльми пустынными» (Пс 119. 4). Что же это за стрелы сильного? Послушай, как истолковывает эти [слова] Василий Великий: «…Псалмопевец… в уврачевание
языка льстива просит
изощренных стрел Сильнаго (ибо Давид выше сказал:
Что дастся тебе, или что приложится тебе к языку льстиву? [Пс 119. 3]). Но просит также и
углей пустынных, чтобы, кого по окаменению сердца не касаются стрелы слова, для тех готово было мучение, которое и назвал
углями пустынными. Для тех, которые сами себя лишили Бога, необходимо приготовление пустынных углей» [Беседа на псалом 44. 6]. Почти то же самое говорит и Феодорит.
А Евфимий Зигабен говорит, что это изречение применимо к тому, кто просит избавления от
языка льстива: такового Давид этими словами побуждает не печалиться, потому что
стрелы Сильного Бога
изощрены против коварных людей, вместе с
пустынными углями, то есть такими, которые опустошают и уничтожают, чтобы одновременно и стрелы поражали, и угли опаляли, и вместе они уничтожали [врага]. Некоторые же считают, что
сильный – это диавол; ибо он побеждает и угнетает нерадивых и ленивых. А под изощренными стрелами и уничтожающими углями они подразумевают страстные и лукавые помыслы, которые подбрасывает диавол и которые глубоко входят душу, и попаляют и уничтожают добродетель, как говорит Григорий Нисский. Поэтому и Павел назвал [помыслы] «стрелами разжженными лукаваго» (Еф 6. 16).
Итак, Давид сказал это пространно. А святой Феодор из этих слов взял одно только слово «пустынным», и это слово (последнее в изречении Давида, гласящем: «Стрелы сильнаго изощрены, со угльми пустынными» [Пс 119. 4]) поместил в начало своей собственной Степенны, как он обыкновенно поступает в большинстве своих Степенных, о чем мы скажем и в других местах. Затем, переменив значение этого слова и [применив его] к живущим в пустынях и безмолвствующим монахам, [прп. Феодор] составил эту Степенну, хваля в ней пустынников и наедине молящихся Единому Богу. Ибо он говорит, что любовь и желание монахов, живущих в пустыне и безмолвии, не привлекает ничто вещественное и суетное, и [это желание] не становится изменчивым, прельщаемое наслаждениями, или богатством, или славой, каковые подвержены тлению и исчезают, подобно недолговечным весенним цветам, но поскольку названные пустынники находятся вне этого привременного и суетного мира, то, следовательно, и их желание и любовь
* не нарушаются ничем преходящим, но неколебимо обращены к единственному крайнему и высочайшему Возлюбленному, Каковой есть Бог. Потому и говорил божественный Иоанн Лествичник: «Блажен, кто имеет такую любовь
** к Богу, какую страстный влюбленный имеет к своей возлюбленной… Мать не так бывает привязана к младенцу, которого кормит грудью, как сын любви всегда прилепляется ко Господу. Истинно любящий всегда воображает лицо любимого, и с услаждением объемлет образ его в душе своей. Вожделение это не дает ему покоя даже и во сне, но и тогда сердце его беседует с возлюбленным. Так бывает обыкновенно в телесной любви, так и в духовной. Некто, уязвлен будучи такою любовию, сказал о самом себе то, чему я удивляюсь:
аз сплю, по нужде естества,
а сердце мое бдит [Песн 5. 2], по великой любви моей» (Слово 30-е о любви Божией [30. 11–13]). И богоносный Максим сказал: «Предосудительная страсть любви погружает ум в материальные вещи, а достохвальная страсть любви сочетает его с божественными [вещами]. Ибо обыкновенно ум на чем задерживается, в том и распространяется, к тому и обращает желание и любовь: либо к [вещам] божественным и умопостигаемым, свойственным ему, либо к вещам плотским и к страстям [телесным]» (Глава 71 3-й сотницы [Глав] о любви).
Итак, поскольку Бог беспределен и недостижим по природе, потому и [обращенное] к Богу желание пустынников никогда не останавливается, но всегда непрерывно и приснодвижимо, всегда возрастает и всегда стремится к Горнему. Именно таким непрестанным желанием обладал великий Павел, почему и говорил: «Едино же, задняя убо забывая, в предняя же простираяся, со усердием гоню, к почести вышняго звания Божия…» (Флп 3. 13–14). Именно таким непрестанным желанием, [обращенным] к Богу, обладал великий Антоний, глава пустынников, который, живя в пустыне, каждый день прилагал желание к желанию, рачение
*** к рачению и любовь
**** к любви, и потому говорил: «Я уже не боюсь Бога, но люблю Его». И, говоря в общем, так все живущие в пустыне монахи, движимые таким непрестанным желанием Бога, презрели мир и то, что в мире, как отбросы и прах, и поселились в горах, и ущельях, и пещерах, и пустынях земли, словно в царских палатах. Пищею им были хлеб и вода и плоды деревьев, одежды они носили из верблюжьей шерсти и шкур животных, постелью им служила голая земля, или немного сена. Поэтому и сказал Павел как бы о них: «В пустынех скитающеся и в горах и вертепах и в пропастех земных», и еще: «Проидоша в милотех, (и) в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени: ихже не бе достоин (весь) мир» (Евр 11. 37–38).
Ибо насколько вмещает кто желание Бога и любовь [к Нему], настолько ощущает в себе, что не вместил ни малейшей частицы [этой любви]; и насколько восходит на высоту божественной любви, настолько считает себя самого в [этой] любви ниже всех. Ведь многовожделенная и беспредельная красота Божия, поскольку ее не может вместить ум, ибо ограниченный ум не в состоянии вместить беспредельное, малопомалу является уму, упражняет его желание и разжигает его к наслаждению вожделеемым. Ибо ум старается взойти на высоту божественной красоты и вместить ее целиком, но поскольку он не может [этого сделать], размышляет, что то, что невозможно вместить, выше и сладостнее того, что он вместил; из-за этого он удивляется и недоумевает, а от удивления исполняется божественной любовью и разжигает пламенное желание в душе, творя как бы растопкою божественной любви постижимое непостижимой красоты, и делая недоумение источником рачения, согласно святому и трезвеннейшему Каллисту.
Послушай же и прекрасные слова о божественном желании и любви златого сердцем и языком Иоанна: «Ведь нет, действительно нет ничего такого, чего бы не победила любовь. А когда проявляется любовь Божия, то она выше всего, и ни огонь, ни меч, ни бедность, ни болезнь, ни смерть, ни все прочее – не страшны для того, кто пользуется этою любовью; посмеиваясь над всем, он станет парить к небу и душевным настроением окажется нисколько не ниже живущих на небе; он не посмотрит ни на что иное, ни на небо, ни на землю, ни на море, но устремлен будет к одной только красоте небесной славы; как скорби настоящей жизни не смогут унизить его, так земные блага и удовольствия не в состоянии будут возвысить и сделать надменным. Итак, возлюбим и мы эту любовь (ведь ей нет ничего равного) и ради настоящего, и ради будущего, а лучше сказать, ради самой природы этой любви, потому что мы избавимся от наказаний и в настоящей жизни, и в будущем веке и достигнем царства. Но и кроме избавления от геенны и приобретения царства, нужно упомянуть и нечто другое важное; выше всего это – любить Христа и быть от Него любимым. Если у людей взаимная любовь ценится выше всякого удовольствия, то какое слово, какая мысль может изобразить блаженство души, которая любит Бога и Ему любезна? Это блаженство познается не иначе, как только на опыте» (Беседы на Послание к Римлянам 9. [4]).
Итак, причиною такого желания и любви к Богу становятся безмолвие и пустынничество, как говорит здесь святой песнопевец: ибо и у людей, находящихся в миру, есть желание и любовь, однако не к Богу, а к тленным и суетным вещам. Потому что одни из них желают красоты и прекрасных лиц, другие желают славы и роскоши и драгоценных одежд, третьи желают богатства и денег. И иные любят больше, чем подобает, жену, и детей, и родителей, другие же – роскошные дома и имущественные выгоды, наконец, иные тратят все желание своей души на шум внешних словес и учений; и, коротко сказать, каждый желает какой-то вещи из числа этих тленных и видимых вещей.
А обитающие в пустыне и проводящие безмолвную жизнь презирают всё сладостное и вожделенное для других, как наносящее вред душе и отделяющее от Бога. Они собирают свой ум от всякого мирского смятения и зрелища в свое сердце, и в нем непрестанно молятся, повторяя всевожделенное и сладчайшее Имя Иисусово и с любовью произнося: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». И от такой непрестанной молитвы и частого повторения божественного Имени Иисусова они воспламеняют свое сердце к единому желанию Бога и любви, и простирают свой ум к видению божественной красоты. И, плененные этой прекраснейшей красотою и будучи вне себя, они забывают и о еде, и о питье, и об одежде, и о самой естественной нужде телесной, как свидетельствует об этом Василий Великий, живший в пустыне и стяжавший такую пламенную любовь к Богу. Ибо он говорит так: «Ум, не рассеиваясь по внешним предметам и не развлекаясь миром под влиянием чувств, входит в самого себя, а от себя восходит к мысли о Боге; озаряемый же этою Добротою приходит в забвение о самой природе. Душа не увлекается ни попечением о пропитании, ни беспокойством об одеждах, но на свободе от земных забот всю свою ревность обращает на приобретение вечных благ» (Письмо 2).
Ты видел, брат, сколько благ приносит пустынножитие? Ты видел, на какую высоту божественного желания оно возводит человека? Итак, если и ты хочешь благ пустыннической жизни, возлюби эту жизнь; избери ее из всех других образов жизни; и, оставив мир и то, что в мире, как тленное и суетное, иди на Святую Гору или на Синай или в какое-нибудь другое место, становись монахом [1] , ибо так, посредством удаления от чувственного мира, будет распят для тебя мир. Однако надлежит тебе подвизаться, чтобы и ты был распят для мира. А это осуществляется, если ты, после того как удалишься от мира телесно, будешь стараться изгладить из твоего воображения образы и отпечатки и идолы мирских вещей, искоренишь из сердца твоего предприятия, и связи, и наклонности, и похотения мирские, при помощи возвращения ума и [совершаемой] в сердце умной и непрестанной молитвы, ибо «деятельность крестная двоякая», по святому Исааку [Слово 2, рус. пер. с. 12]. Почему и Павел, разъясняя это, говорил: «Имже (то есть Крестом) мне мир распяся, и аз миру» (Гал 6. 14).
И чего же ты достигнешь, возлюбленный, с помощью этой двоякой крестной деятельности? Ты угасишь всякое мирское желание и любовь в своем сердце и зажжешь в нем желание Бога и любовь [к Нему], посредством которой ты соединишься с любимым тобою Богом и еще в этой жизни станешь блаженным. Кто это подтверждает? Великий Василий: «Блаженны, – говорит он, – блаженны любозрители истинной доброты. Как привязанные к ней любовью и воспламеня в себе любовь небесную и блаженную
*, они забывают родных и друзей, забывают свой дом и имение, не помнят даже о телесной потребности есть и пить, но преданы единой божественной и чистой любви» (Толкование на 44 псалом).
Согласно [с этим] и божественный Иоанн Лествичник сказал об исполненных любви к Богу: «Достигшие сей равноангельской степени часто забывают телесную пищу; думаю же, что они очень часто и не желают оной. И это неудивительно, потому что нередко и противным сему желанием томимые отвергают пищу. Еще думаю, что и тела сих нетленных не подвергаются болезни по обыкновенным причинам, ибо они уже очистились и некоторым образом сделались нетленными от пламени, пресекшего в них пламень страстей. Думаю также, что и саму пищу они принимают без всякого услаждения…» (Слово 30. [18–19]).
Итак, палимый именно таким желанием и божественной любовью, и Григорий Богослов вдохновенно писал следующее: «Потом овладела мною какая-то привязанность ко благу безмолвия и уединения, любителем которых я был с самого начала, сколько едва ли любил кто другой из занимающихся науками… мне казалось, что всего лучше, замкнув как бы чувства, отрешившись от плоти и мира, собравшись в самого себя, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собою и с Богом, жить превыше видимого и носить в себе божественные образы, всегда чистые и не смешанные с земными и обманчивыми напечатлениями, быть и непрестанно делаться истинно чистым зерцалом Бога и божественного, приобретать ко свету свет – к менее ясному лучезарнейший, пожинать уже упованием блага будущего века…» И после этого Богослов добавляет: «Если кто из вас объят сей любовью, то поймет, что говорю...» (Слово 3).
Ибо насколько человек пребывает в безмолвии и пустыне, настолько очищается. Поэтому Василий [Великий] сказал: «Безмолвие служит для души началом очищения» (Письмо 2). А чем больше [человек] очищается, тем больше он познает Бога, по словам псалма: «Упразднитеся и разумейте, яко Аз есмь Бог» (Пс 45. 11). А чем больше он познает Бога, тем больше желает его, ибо «по мере познания бывает и мера желания», как говорит Феодор Иерусалимский («Добротолюбие»), и опять-таки, чем больше он желает Бога, тем больше Его познает. И так получается некий бесконечный круг, от познания к желанию, и от желания к познанию, и снова от еще большего познания к еще большему желанию. И так продвигается дальше, и снова возвращается, пока ум не постигнет, насколько это возможно человеку, «желаний край», то есть Бога, на Котором, согласно Григорию Богослову, «всякое желание останавливается, далее же никуда не простирается. Ибо далее Его ничего высшего, и даже вовсе ничего, не находит ум самый любомудрый, превыспренний и любоиспытательный. Бог есть последнее из желаемых, успокоение всех бывших умозрений» (Слово 21, похвальное Афанасию Великому).
Однако будь внимателен, возлюбленный, и если станешь монахом, подвизайся, чтобы быть светом для мирян, образцом и добрым примером для них, чтобы взирая на твои добрые дела, они не порицали монашеский образ жизни, но, напротив, усердно хвалили его и испытывали побуждение подражать ему. Так тебе советует божественный Иоанн Лествичник, который говорит: «Свет монахов суть Ангелы, а свет для всех человеков – монашеское житие, и потому да подвизаются иноки быть благим примером во всем, никому же
ни в чем же дающе претыкание ни делами, ни словами [2 Кор 6. 3]. Если же свет сей бывает тьма, то оная тьма, то есть сущие в мире, кольми паче помрачаются» (Слово 26. 31). И еще: «Жизнь монашеская в отношении дел и слов, помышлений и движений должна быть провождаема в чувстве сердца» (Там же. 23). И святой Исаак говорит: «Иноку во всем своем облике и во всех делах своих должно быть назидательным образцом для всякого, кто его видит, чтобы, по причине многих его добродетелей, сияющих подобно лучам, и враги истины, смотря на него, даже нехотя признавали, что у христиан есть твердая и непоколебимая надежда спасения, и отвсюду стекались к нему, как к действительному прибежищу, и чтобы оттого рог Церкви возвысился на врагов ее, и многие подвиглись бы к соревнованию иноческой добродетели и оставили мир, а инок соделался бы во всем досточестным за доброту жития его; потому что иноческое житие – похвала Церкви Христовой» (Слово 10 [в рус. пер. Слово 63]).
* rwj.
** В греч. тексте употреблено слово pÒqoj (желание), то же самое, что и в Степенной. —
Прим. пер. *** rwj.
**** ¢g£ph.
[1] Чтобы ты, возлюбленный, еще больше подвигся к тому, чтобы стать монахом, обрати внимание на приведенные здесь прекрасные похвалы, которые воссылает монахам златой ритор Церкви: «Никто не свободен, кроме того, кто живет для Христа: он стоит выше всех бедствий, и если он сам не захочет сделать себе зла, то другой никогда не будет в состоянии сделать ему это… Что может быть безопаснее и выше, как иметь одну лишь заботу – о том,
како угождати Богови [1 Сол. VI, 1]?» (Увещание 2-е к Феодору падшему. [5]). И пиша к неверующему отцу, он доказывает, что монахи, хотя и нестяжательны, однако богаче богатых; ибо он говорит: «Итак, если мы докажем, что сын твой (ставший монахом)… теперь гораздо богаче, перестанешь ли ты наконец плакать и жаловаться так горько? Итак, ты – господин только собственного твоего имущества, а он – всего что есть во всей вселенной» [К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни. Слово 2. К неверующему отцу. 3–4]. И снова он же доказывает, что монах выше царя: «Подлинно он будет знаменитее не только царедворцев, но и самого облекающегося в диадиму, ради своих простых и изношенных одежд; потому что он не так изумлял бы всех, если бы носил золотую, или вернее пурпурную одежду, даже надевал на голову самый венец, сидел на шелковых коврах, ездил на мулах и был сопровождаем златоносными оруженосцами, как теперь, имея грязный и неопрятный вид, нося грубую одежду, шествуя без всяких спутников и без обуви» (Там же. [6]). Однако тот же Златоглаголивый, после рассказа о жизни обитающих в пустыне, прибавляет, что и среди живущих в миру есть такие, что проводят монашескую жизнь втайне; ибо он говорит так: «Можно и здесь найти таковых, и очень даже можно. Только не будем, по причине того, что мы рассказали о жизни [монахов], презирать тех, что обретаются в церквах. Ибо часто много таковых находится и в церквах, но в безвестности, и не будем презирать их на основании того, что они ходят по домам, или на рынок, или председательствуют» (Беседа 14 на 1 Послание к Тимофею).
* В греч. тексте: «И любящие любовь (rîntej rwta) небесную и блаженную». —
Прим. пер.